В интервью Wonderuum актриса Тийна Таурайте рассказала об особенностях совместного творчества с разными режиссерами, о нюансах работы в кино и театре, о зарождении Театра фон Краля, о том, какая жизнь ждет его после переезда из Старого города в квартал Теллискиви, а также порассуждала на тему удивительной популярности спектаклей в Эстонии.
Для серии интервью с эстонскими деятелями культуры сложно было бы найти актрису более подходящую, чем Тийна Таурайте, ведь она не только стояла у истоков таллиннского Театра фон Краля, но и снималась в кинофильмах у именитых режиссеров, а также сыграла много разнообразных ролей в известных эстонских сериалах. Но интересно то, что взяли мы это интервью совершенно случайно – не попав из-за распроданных билетов на премьеру “Жизели”, мы спонтанно зашли в JAIK, или бывшую Vaba Lava, чтобы узнать мнение публики о постановке уже после ее окончания, где как раз и познакомились с Тийной.
Актриса снималась в хорошо известных любителям эстонского кино фильмах Вейко Ыунпуу “Осенний бал” и “Искушение святого Тыну”, в кинолентах Райнера Сарнета “Дневник Вайно Вахинга” и “Невидимый бой”, в телевизионной драме о турбулентных 90-х “Банк”, остросюжетном детективе “Кто убил Отто Мюллера?” и шпионском триллере “Предатель”. В 1998 году она была одной из молодых актрис первой профессиональной труппы Театра фон Краля, где впоследствии сыграла множество ролей.
– У вас большой актерский опыт – вы много снимались в кино, телесериалах, были задействованы в большом количестве театральных постановок, и соответственно, довелось сотрудничать со многими режиссерами. Бывало ли так, что вы абсолютно совпадали с режиссером как актриса? Такое понимание на все 100%?
– Так было с Кристианом Смедсом. Он приехал из Финляндии ставить у нас “Чайку” Чехова. Он и сейчас работает постановщиком в Финляндии в Финском национальном театре (Suomen Kansallisteatteri). С ним было очень хорошее совпадение.
– В чем именно заключается его стиль, как он работает с актерами?
– Он дает очень много свободы импровизации и доверяет актерам. В определенном смысле он дает актерам полную свободу действий – делай, что хочешь. Создается впечатление, что тобой не управляют, но на самом деле, конечно же, все же управляют, но он делает это так разумно, с помощью каких-то небольших комментариев. В конце концов Смедс все равно получает именно то, что хочет. Его работы всегда рождаются в результате плодотворного сотрудничества.
– А с кем еще из режиссеров – местными или зарубежными – хотелось бы поработать? Чьи работы восхищают?
– Есть очень много кинорежиссеров, с которыми хотелось бы когда-нибудь поработать. Я даже не буду их называть, потому что это практически невозможно, чтобы я снялась, например, у какого-то известного скандинавского режиссера. Это очень сложно. А что касается театральных режиссеров, то мне очень хочется поработать вместе со своим учителем Прийтом Педаясом. И, очевидно, в ближайшем будущем мне это удастся. В начале 2024 года мы поставим в Эстонском драматическом театре спектакль, у которого пока нет эстонского названия, на английском оно звучит Approach. Именно он был моим учителем в театральной школе, и после школы мне не доводилось с ним пересечься в профессиональном смысле. Поэтому я очень воодушевлена и очень жду эту работу.
– Вы много сотрудничали с Райнером Сарнетом, в том числе снимались в фильме “Невидимый бой”, премьера которого состоялась в августе на фестивале в Локарно. Какой он режиссер, тоже дает актерам свободу?
– Сарнет имеет очень четкое представление о том, чего хочет. Трюк в работе с ним заключается в том, чтобы как можно точнее расшифровать информацию, которую он тебе дает. И я не имею в виду то, что его задачи какие-то размытые, этого точно нет. Но, например, если сейчас мы говорим и вроде как понимаем друг друга, я говорю тебе слова, ты мне отвечаешь, то в определенных ситуациях, особенно при создании какого-то абсолютно нового мира, как это делает Сарнет в своих фильмах, понять друг друга бывает очень тяжело.
Его ожидания сложно переложить на язык слов. И эта расшифровка означает, что он показывает тебе фотографии, видеоклипы каких-то музыкальных групп и хочет, чтобы ты выудил из этого некий нужный ему поток и играл в том же ключе. Но когда ты расшифруешь эту задачу и поймешь ее, то тогда он сразу дает тебе опять же полную свободу действий. И это очень здорово. Сарнет очень интересный режиссер как в театре, так и в кино.
Премьера “Невидимого боя” была в августе в Локарно, в Эстонии фильм выйдет только в декабре, а в сентябре будет показ в Финляндии. И поскольку я не выдержу ждать до декабря, то поеду смотреть его на кинофестивале Rakkautta & Anarkiaa в Хельсинки. Хочется посмотреть его в зале вместе со зрителями и после этого послушать, что они говорят. Очень жду этот день.
– С опытом работы с Сарнетом его задачи становятся понятнее?
– Мы все развиваемся. Появляется опыт, и у тебя уже не только три так называемых слоя, где искать эту расшифровку, слоев становится гораздо больше, мир становится интереснее и более запутанным. Сарнет очень смелый экспериментатор. Например, то, что он сделал в документальном фильме “Дневник Вайно Вахинга”, я такого вообще нигде не видела. Ты где-то видела похожий фильм?
– Мне он чем-то напомнил какие-то старые французские фильмы.
– Возможно, ведь он замешивает много всего. Он смешивает театр, кино, добавляет туда слой истории Эстонии. Он добавляет в историю объединение, которое когда-то существовало в Тарту и переносит это в современную форму, где Театр фон Краля – это та самая группа из Тарту 60-х. Это очень многослойный фильм.
– Смелость заключается еще и в том, что он снял такой нишевый фильм, а не для массового зрителя.
– Абсолютно, так и есть. И то же можно сказать про его новый фильм. Кунг-фу – это что-то очень нишевое. Плюс он еще замешивает туда мир православия. Это очень здорово. Все интерьеры снимали в Эстонии и Латвии, а экстерьер – в Греции, потому что там есть выбор православных монастырей. У нас здесь такого изобилия нет. И экстерьер был построен во дворе реально существующего монастыря. Это была также очень впечатляющая работа художника. Я как-то ходила по съемочной площадке и наткнулась на какие-то подозрительные бутылки из-под молока. Присмотревшись, я поняла, что это бутылки из-под молока советского времени в металлических ящиках. И тогда стало ясно, что это все реквизит, который специально сюда положили.
– А где вообще чувствуете себя свободнее – в театре или кино? Что больше нравится?
– Сейчас так вышло, что в театре у меня довольно длинная пауза. Все это время я совмещала работу в кино и сериале, плюс к этому еще я преподаю. На данный момент мне больше нравится работать с камерой. Но я бы не взялась за эту работу со своим преподавателем, если бы не ощущала этот аппетит, я какое-то время уже не работала в театре, и мне захотелось снова принять такой вызов. Ведь рабочая специфика очень отличается, и это другая актерская работа.
– А действительно ли в театре актер больше может себя проявить, чем в кино? В кино составляют общую картину из отдельных кусочков, а в театре актер после сдачи спектакля уже сам отвечает за общую картину спектакля…
… и сам строит этот мир каждый раз заново, и в спектакле все время нужно поддерживать жизнь. Что касается кино, то технически оно значительно сложнее. Очень сложно нести историю, когда сегодня утром снимаем центральный переломный момент, на следующий день ту часть, которая этому предшествовала, а послезавтра – концовку. Все вперемешку, нарушена хронологическая последовательность. Все время нужно думать, где я сейчас нахожусь, где мой герой, что с ним только что произошло, куда он идет, и что сейчас произойдет. В каком моменте он находится. И это на самом деле очень сложно.
– И нужно помнить, что герой чувствовал в предыдущей сцене.
– Да, точно. И это абсолютно разные вещи. Магия театра в том, что он рождается здесь и сейчас, вся эта история. Я часто смотрю в Youtube интервью актеров друг с другом, например, канал Variety Studio: Actors on Actors. И многие актеры кино, отвечая на вопрос о том, что хотели бы делать, вздыхают, как хотели бы в театр. А местные актеры, которые в основном работают в театре, точно так же вздыхают, как хотели бы сниматься в кино.Так что ответ всегда разный, и он зависит лишь от того, чего у тебя нет.
У нас в Эстонии не учат работать с камерой, и все актеры, которые здесь есть, выучились этому сами. Это требует постоянного обучения. Я не говорю, что мне абсолютно понятна актерская работа в театре, и что я могу пойти и сразу сделать все что угодно. Там точно так же надо постоянно обучаться и изобретать что-то новое. Но в целом, какие-то приемы, рабочие инструменты, которые помогают играть в кино, каждый актер должен придумывать себе сам. Но, возможно, так и интереснее.
– Но давайте теперь все же поговорим больше о работе в театре. Какой был ваш первый сезон в Театре фон Краля? Как тогда приняли коллеги?
– С Театром фон Краля дело было так, что когда мы туда пришли, то именно в то время там и создали первую профессиональную труппу. До этого профессиональной труппы там не было, был только Юхан Ульфсак, который пришел туда на два года раньше. Пеэтер Ялакас захотел организовать труппу, состоящую из профессиональных актеров. Он получил государственную дотацию, на которую мог платить актерам зарплату. И хотя театр существовал и до этого, там были только любители, которые не получали за это денег. Ялакас был и основателем, и художественным руководителем. А для нас это была возможность после окончания учебы создавать мир, которого не существует и каждый вечер представлять постановки.
– Получается, что тогда вы смогли сами создать Театр фон Краля с нуля. Как формировался его характер и в чем в итоге заключалась его особенность?
– На этот вопрос лучше ответит театральный историк. Но вначале задумка была сделать альтернативный театр, и именно так нас тогда и называли. Но интересно то, что тот альтернативный театр стал все больше нравиться зрителям, в театр всегда приходили зрители. И если взглянуть на это сейчас, то те приемы использует каждый обычный театр. Тот же экран на театральной сцене, игра вместе с экраном или что-то в таком роде.
– Действительно, в Эстонском драматическом театре сейчас очень часто в спектаклях используют экран.
– Именно, теперь это, можно сказать, стало нормой. А тогда реакция была: “Ооо! У вас экран на сцене! Вау!”. В общем, сначала мы были альтернативным театром, который впоследствии стал скорее инновационным театром. А особенность труппы заключалась в том, что мы все были самостоятельными художниками. Пеэтер Ялакас иногда говорил, что это похоже на музыкальную группу – если нет басиста или барабанщика, то группу невозможно создать. И похожая логика работает в театре. Если каждый – самостоятельный художник, то все поддерживают свою часть. Каждый участник – думающий художник, а не просто исполнитель. И это всегда чувствуется. Если ты идешь в театр на спектакль и подумаешь, какая температура тела у актеров? 36.6? Или есть ощущение, что у всех на сцене лихорадка? И по этой температуре можно почувствовать, какая энергия заложена в эту работу. И на мой взгляд, именно этим отличается Театр фон Краля.
– А когда театр съехал из здания в Старом городе на улице Ратаскаэву, как эту новость восприняли в театре?
– Я очень рада, я называю это просто переездом. Просто Театр фон Краля переехал из одного театра в другой, и в Теллискиви он будет существовать дальше. Да, у него теперь немного другое название – JAIK, но можно через слэш добавить к этому названию Театр фон Краля. Я рада, что у театра будет более просторный зал, где будет больше места для публики. И это очень важно, ведь хотя театр был в очень хорошем месте в центре города, все же там был ограниченный доступ, и те люди, которые хотели туда прийти, просто туда не помещались. Театру в финансовом плане было очень сложно, если максимальная вместимость – 140 человек, то тут ничего не поделаешь. Иногда проекты уходят в минус, и нужно их играть просто для того, чтобы покрыть свои убытки. И делать это до тех пор, пока он не начинает приносить прибыль.
– Как именно Театр фон Краля планирует продолжать работу? В сентябре состоялась премьера “Жизели” и только в конце октября будет официальное открытие?
– Дело в том, что каждый год в последний день октября празднуется день рождения Театра фон Краля. Раньше 31 октября отмечали в здании на Ратаскаэву, а в этом году, я думаю, они решили объединить день рождения с открытием, чтобы устроить такой праздник.
– И тогда же, в ноябре, снова будут показывать больше постановок? И вернутся ли на сцену старые спектакли?
– Да-да. И старые постановки тоже перенесут на новую сцену. Ты смотрела “Фундаменталиста”?
– Да. И еще “Sa oled täna ilusam, kui homme”.
– Оба эти спектакля будут дальше играть в JAIK. Я также знаю, что Ялакас вел переговоры с разными постановщиками, и они уже планируют новые спектакли. В этом смысле, ничего не остановится.
– Вы сказали, что в последнее время театр отошел на второй план. Это значит, что вы работаете как фрилансер?
– Я фрилансер уже последние 15 лет.
– Как я понимаю, что в театре это нормальная практика, когда актеры работают как фрилансеры?
– 15 лет назад, когда я перешла на фриланс, мне было очень страшно. Это был довольно большой риск. Я переживала, ведь у меня были маленькие дети, и как я вообще справлюсь. Но в то же время это дает больше свободы. А сегодня это и правда довольно обычная ситуация. Ты заканчиваешь сверху на Тоомпеа театральную школу, получаешь диплом актера, но работу в театре тебе не дают, ведь в театрах просто нет столько мест. Бюджет государственных театров ограничен, и они не могут себе позволить большие труппы. И это очень трудная ситуация, когда молодые актеры остаются на фрилансе.
– При этом в Эстонии так много театров, и все они так популярны, билеты на постановки зачастую действительно не достать. И очень интересно, как такая ситуация вообще сложилась, ведь у нас не такое уж и большое население?
– Да, знаешь, я рассказываю об этом друзьям из других стран, и они удивляются, что это за чудесная страна такая? Что происходит? По статистике, в год совершается более миллиона посещений театров. Это ненормально. Если начать считать, то у нас 1,4 млн человек, уберем маленьких детей и пожилых, оставим часть, которая может себе позволить билеты в театр, и получается, что они ходят в театр каждый месяц. Мне неловко признавать, что некоторые мои подруги ходят в театр больше, чем я. Это невероятно. А сколько ходит народу смотреть летние постановки. Прошлым летом у нас было 150 летних спектаклей! Это уже стало традицией.
– А почему так происходит? Откуда взялась такая большая любовь к театру у жителей Эстонии?
– Это интересный вопрос. И это опять же стоит спросить у театральных историков. Эстонцы – театралы, именно так они потребляют культуру. Очевидно, это началось когда-то в советское время, когда мы были оккупированы. В театре можно было вписать в историю между строк какую-то информацию, которую, конечно, нужно было расшифровать. Как-то так складывалось, что именно театральная форма позволяла как-то противостоять этой политической ситуации. Возможно, дело в этом, я не знаю. Но действительно, когда я говорю какому-нибудь американцу, что у нас тут такая посещаемость, то они говорят, что это какая-то Wonderland.
– Но при этом кино здесь не так много. Но оно, конечно, требует совсем других денег.
– Именно. Летнюю постановку можно сделать легко – ты, я, втроем, найдем себе продюсера, к себе звать не будем, просто поездим по разным местам, постоянных расходов почти нет. Плюс очень хорошо помогает государство – фонд Капитал культуры активно поддерживает такие малые формы. Ведь для всех таких предприятий нужны деньги, и Капитал культуры – это то место, куда можно обратиться.
– Ну и раз уж мы заговорили о деньгах. Вы же не только актриса, но и занимаетесь бизнесом – у вас своя компания по производству соков, ликеров и других напитков. Что эта деятельность дает, чего не дает актерская работа?
– Мне нравится об этом думать так: если ты актриса и делаешь свою работу, то у тебя ничего после этой работы не остается. Я не могу сказать: смотри, что я сделала! Плотник может что-то показать, сапожник, а работа актера заканчивается аплодисментами и исчезает. Остаются только воспоминания об этом.
– Но фильмы все же остаются.
– Да, они остаются, и это вполне адекватно. Но если записываются театральные постановки, то они сразу теряют свою магию. А если ты делаешь какой-то напиток, трудишься для этого, даешь ему настояться, ждешь, когда он будет готов, разливаешь по бутылкам, приклеиваешь красивую этикетку, то я могу показать результат: “Смотри, я создала этот вкус. Как тебе?”. И это та же культура. Для меня занятие культурой напитков – это тоже культура, Я не занимаюсь дешевой культурой, мне лень этим заниматься. Но это то, что оставляет след, это можно потрогать. Я вообще большой фанат вкусов. И все, что касается разных напитков, которые создаются в разных странах… я не разбираюсь в вине, но, например, я фанат виски. Я могу виски назвать виски, только если он выдержан хотя бы четыре года, тогда это такой малыш-виски. Но нам хотелось бы пить 10-летние виски или 12-летние виски, и нужно очень долго ждать, чтобы виски был готов. Напиток подбирается под какое-то блюдо. И если ты потребляешь такие напитки, то это уже часть культуры.
– Это еще и создание традиций?
– Да, ведь культура создания напитков была у нас долгое время под запретом. В советское время нельзя было ничего производить, это было нелегально. А сейчас, конечно, должно быть определенное know how и на бутылках должны быть акцизные марки, но это, безусловно, также внедрение, продвижение и развитие этой формы культуры и истории.
– Другими словами, это тоже творчество.
– Абсолютно. И есть еще один интересный компонент — это время, такой Х-фактор, никогда не знаешь, что время делает с напитком.
Статья была написана при финансовой поддержке фонда Päevaleht “Kaleva”.
Текст: Дина Малова
Фото: Владислава Снурникова
