Нарвская арт-резиденция расположена в историческом здании виллы, построенной в XIX веке для директора Кренгольмской мануфактуры. Теперь бывший фамильный дом стал пристанищем для художников и произведений искусства, в том числе для трагикомичной пространственной инсталляции скульптора Евгения Золотко “Любовь”. В интервью Wonderuum художник рассказал, как ему удалось достичь гармонии в сочетании всех составляющих инсталляции, и какую роль в этом сыграл исторический дух здания резиденции.
Когда заходишь в помещение резиденции, сразу физически начинаешь ощущать хранящуюся в щелях между кирпичами историю дома, которому уже 128 лет. Арт-резиденция – это гибридное пространство, где художники погружаются в творческую атмосферу и имеют возможность разделить один и тот же пространственный опыт со своим произведением. Выставка “Портрет чувств” появилась благодаря чувствительности трех художников – Дианы Тамане, Евгения Золотко и Лидии Ханны. Ситуации и персонажи в их работах не выдуманы, а взяты из существующих. А необычная история здания и общение с коллегами помогли художникам преобразовать бытовые истории в художественную выставку.
Золотко создал новую пространственную инсталляцию “Любовь”, в центре которой находятся столбы с человеческими головами. Эта форма берет свое начало в Древней Греции, где подобные столбы или гермы использовались для обозначения направления дорог или границ, а также ставились перед домами в знак благополучия. На вершине гермы располагалась голова, обычно с бородой, а средняя или нижняя часть “тела” украшалась гениталиями мужчины. Прохожие поглаживали гениталии, чтобы привлечь удачу.
Помимо скульптур в выставочном зале звучит трещащий звуковой пейзаж фисгармонии, который напоминает семейное пение молитв по воскресеньям. Фисгармония аккомпанирует голосу певицы Афры Теслы, которая исполняет тексты объявлений о знакомствах из газет 40-летней давности. Объявления полны переживаний, но также надежды на новую жизнь. При этом тексты переведены на немецкий язык, чтобы лучше передать атмосферу того времени.
– Чем тебя привлек проект Нарвской арт-резиденции?
– Я давно знаю Лауру – куратора проекта. Мы с ней много работали, и как-то раз она прислала мне предложение уже с названием выставки – «Портрет эмоций». Первая моя реакция была: «Нет! Нет! Господи, Золотко и портрет эмоций?!» Дело в том, что я всегда стараюсь дистанцироваться от эмоциональной содержащей своей работы. Поэтому они такие прохладные. Эмоции – это какая-то экспрессия, и они для меня в каком-то смысле под запретом. Эмоции – это что-то личное, в сущности, касающееся только меня. И я стараюсь избегать их проявления. Мне важно, чтобы я не “торчал” в своей работе. А если мы говорим об эмоциях, то это в какой-то форме автопортрет. Но, видимо, есть у меня такое качество характера, когда не хочется, все звучит очень плохо, я так не делаю – значит надо. В конце концов, после долгой работы я уже понял, куда Лаура метит со всей выставкой. Вот она, кстати…
– Лаурочка!
– Noh teete tööd jälle? Keelatud!
– Подожди немного, скоро пойдем танцевать. Varsti läheme tantsima.
– Jaah, vot! Seda saab.
… Так я и согласился, потому что я Лауру очень люблю. Это замечательный, потрясающий и светлый человек – просто солнышко!
– Солнце – это я!
– Да, солнце – это ты.
– Ха-ха-ха.
… И я просто ей доверился.
– В каком порядке вырисовывалась концепция экспозиции?
– Сначала появилась газета. Дело в том, что когда-то я работал истопником, то есть кочегаром, и мне приносили на сжигание разную макулатуру. Конечно, я пролистывал газеты перед тем, как сжечь и так нашел эту страничку. Я чуть не упал со стула, прочитав эти объявления. Они оказались настолько трогательными. Мужчина пишет, что приходит в дом и никого в нем нет, ему не хочется туда даже входить, а причина его одиночества – рост 143 см. “Может быть, в нашей необъятной родине есть девушка маленького роста”, – пишет он. И там же мы видим объявление женщины, у которой полгода тому назад умер муж. У нее пять детей, хозяйство где-то в глубинке, черт его знает, в Оренбургской области. И здесь речь уже идет не о том, чтобы найти любовь всей своей жизни. При этом о себе она пишет: “Люди говорят, симпатичная”. Вот так она себя описывает. А начинает с того, что шансов у нее, по всей видимости, ближе к нулю. Вот так ты начинаешь объявление – с рефлексии.
И именно в этих объявлениях берет начало трагикомичность всей экспозиции. Смешно, что Мунир из Казахстана так глубоко и проникновенно пишет о своем одиночестве, но он озабочен своим ростом. А с другой стороны женщина, которая просто рвется на части. Кто угодно, просто, чтобы было плечо какое-то, помощь. Просто спутник, не любовник, не муж, а спутник.
Этот листок долго был у меня в архиве, я и не знал, что с ним делать. Понятно, что находка хорошая, но формы для нее я не находил. Всегда думал, что это будет моя лучшая работа или последняя. Но по всей видимости, еще не последняя.
– И после этого тебе попались гермы?
– Когда я получил предложение поучаствовать в выставке в Нарве, для этого образа нужно было найти какую-то скульптурную форму. И тогда появились гермы. Я наткнулся на них случайно. Почему-то стал читать что-то про древнегреческую скульптуру и попал на исследование о гермах. Там были очень хорошие фотографии из Греции, еще довоенные, когда эти скульптуры все еще стояли на своих оригинальных местах. Это такой столб в поле с головой около дороги. Выглядит он очень одиноко. Это был своего рода дорожный указатель, который либо указывал направление главной дороги, либо был межевым камнем, показывающим, где проходит граница. И у меня это как-то соединилось с этими объявлениями из газеты. Но не в том смысле, как знак, дающий направление, а как стоящий у дороги голосующий. Это очень грустно выглядит. Он стоит в поле в грязи, и еще гениталии у него торчат.
– То есть и те и другие ждут, когда их кто-то подберет?
– Да, и тогда что-то щелкнуло, интуиция схлопнулась, и в голове все очень убедительно завязалось. Рационально это объяснить я не могу. У меня наверно уйдет целый год на то, чтобы объяснить, как это рационально семантически связано между собой. Но в последнее время я уже позволяю себе такие вещи, я даже себе не объясняю, почему это так. Старым, наверное, становлюсь.
– А как появилось музыкальное сопровождение?
– К тому моменту в работе уже была документальная основа и первичный обобщающий образ в виде герм, который был трансформирован по своему значению – это одинокие скульптуры, стоящие в поле на перепутье. Но нужно было произвести семантическую возгонку оригинальных текстов объявлений. И как это можно сделать? Самый простой способ – пропеть. Чтобы из бытового уровня текст поднялся на уровень поэтический. Моя близкая подруга из Словении певица и композитор Афра Тесла согласилась помочь. Это был действительно долгий процесс – мы не могли найти музыкальную форму около года. Композиция должна была быть одновременно и серьезной, и ироничной.
– Историческое здание Нарвской арт-резиденции как-то помогло сформировать концепцию?
– Я приезжал сюда, чтобы посмотреть физические параметры помещения. Бродил по этому дому, слушал рассказы о том, что здесь происходило, какая тут была жизнь. И конечно, меня это очень сильно впечатлило. Я пытался себе представить быт семьи, для которой этот дом был построен, какие это были люди – три-четыре ребенка, мама, папа, трое слуг. Папа работает через дорогу. Наверное, это была очень иерархичная и благочестивая семья в хорошем смысле.
В то время и для католиков, и для лютеран, и для англиканской церкви было характерно собираться всем вместе по воскресеньям и петь молитвы – мама играет на фисгармонии, и все поют, а потом блины, или не знаю что. Нет, блины, наверное, нет. Я много размышлял о том, как все это коррелируется с моей работой. И потом нащупал эту связь.
Мне пришла в голову идея, что функцию благочестивого домашнего богослужения, которое могло бы происходить в этой семье, может выполнять домашний орган. И тогда мы договорились о том, что у нас будет фисгармония, и именно домашнее исполнение, неотредактированный звук, то есть все должно быть слышно – как нажимают на педали, или если кто-то сморкается. И на немецком языке.
– А почему тексты переведены именно на немецкий язык?
– Потому что это невозможно сделать на русском. Оригинал текста на русском языке, но русский и фисгармония – как сова на глобус, они никак не сочетаются. Фисгармония и такая лютеранская, европейская благочестивость никак не ложатся на русский язык. На английский, кстати, тоже.
– То есть напрямую немецкий язык никак не связан с этим местом?
– Он просто звучит органично с этим инструментом. Английский язык в наше время звучит очень конъюнктурно, русский язык – неуместно по отношению к инструменту и контексту русского языка в Эстонии вообще. И хотя оригинал самый нежный, в музыкальном смысле с него не сбивается бытовой уровень. Если пропеть это на русском, то для меня как для русскоязычного, они остаются в том же бытовом слое. А если это просто механически перевести на немецкий, то все приобретает совершенно другой смысл. Это такой дешевый вылет в метафизику, то есть самый минимальный по физическим и ментальным затратам. Кроме того, в местной традиции немецкий язык — это язык богослужения, поэтому это должно было так сработать.
– А как изображение органов может сосуществовать с образом благочестивой семьи?
– Они связаны функционально. По семантической структуре немецкий язык нивелирует сексуальность. То есть немецкий язык и звучание инструмента снимают излишнюю сексуальность с гениталий. Нельзя забывать, что изображения органов натуралистические – это не моделирование, поэтому нужно было сбить сексуальность до уровня детского восприятия. Гениталии должны играть жизнеутверждающую роль, а не отсылать к строго сексуальному смыслу.
– У древнегреческих герм были только мужские органы, почему ты решил изобразить и женские органы тоже?
– Во-первых, объявления писали и женщины, и мужчины. Ну и просто женские органы красивые, чем они хуже мужских. И, по-моему, это очень мило выглядит. В случае гермы мужская обнаженность и беззащитность не так торчит, а женский детородный орган придает такой уровень беззащитности этой скульптуре, который мужской орган не может передать.
– Как технически были сделаны эти скульптуры?
– Это называется лайфкастинг – формы были сняты с живых людей, то есть это слепки голов и гениталий. Это длительный процесс, который занимал до 40 минут. На голове у человека пять килограммов гипса, и оставлены только две дырки, чтобы дышать. И что удивительно, люди не хотели брать за это деньги. Но 40 минут – это еще быстро. Если не уметь это делать, то процесс может занять три часа.
– При выборе этой техники стояла задача достичь максимальной натуральности скульптур?
– Дело не в натуральности, нужно было оставить такой морбидный привкус. Ведь так же делают посмертную маску – с мертвеца снимают слепок. Нужно было оставить такой привкус смерти, который, в свою очередь, должен нейтрализоваться гениталиями. Эти головы очень сильно напоминают посмертные маски. Ведь вся экспозиция трагикомичная. Работа так и выстроилась на противопоставлении и нейтрализации одного другим – высокое и низкое, гениталии и посмертная маска, тексты объявлений и баховская музыкальная эстетика. Все друг друга, с одной стороны, нейтрализует, а с другой – дополняет. Фух! (смеется)
– Теперь все сошлось, что с чем связано.
– Да, я сам удивился. Никогда не проговаривал это для себя.
– А как ты выбирал места, где были сфотографированы скульптуры?
– Географически мне было все равно, нужны были просто поле и дорога, но важную роль играло небо и состояние атмосферы. Я неделю ждал правильное небо. Нужны были облака, которые словно в негативе – очень драматическое небо. Я дождался этого момента, и у меня было буквально три часа на съемки. Пришлось поваляться в грязи с этими скульптурами, но получилось, как я считаю, хорошо.
– Получается, что ты работаешь и как фотограф?
– У меня просто телефон хороший. От профессионалов меня отличает то, что мне все равно, какое там качество, и какой техникой это сделано. Мои друзья-фотографы смеются надо мной: “Опять Золотко наделал каких-то фотографий. Кошмар” (смеется). Ну здесь нужно было добавить эти фотографии. Во-первых, чтобы показать изначальную функцию этих скульптур, во-вторых, нужно было создать настроение и расширить пространство, чтобы в помещении не было так клаустрофобно.
– А если говорить о твоем творчестве в целом. Прошлый год был годом Золотко. А как проходит для тебя 2021 год?
– Второго года Золотко подряд точно не будет. Тяжело… По-моему, в прошлом году мне удались очень многие вещи, это были действительно большие творческие удачи. И были они отмечены или нет – неважно. После этого я испытывал трудности, особенно весной, когда я думал о предстоящих выставках. Появилась исключительная требовательность к себе. Я страдал и размышлял, смогу ли сделать что-то лучше.
Ты ждешь, что следующая работа будет еще лучше. Логика у нас такая – всегда должно быть все лучше и лучше. После этого я перенервничал и совсем отчаялся. Несколько месяцев был какой-то кризис. Мне казалось, что все, что у меня есть в голове, все, что я планировал — это абсолютная чепуха, что я исписался и пора остановиться. Но на самом деле у большинства художников так происходит всегда. После удачи появляется эмоциональная яма, потому что трудно смириться с тем, что ты не всегда в максимуме. Но я смирился. Я не скажу, что я сейчас не в максимуме, но я отбросил эту шкалу, эту глупую оценку.
– Но если ты больше не стремишься превзойти свои предыдущие достижения, то какую задачу ты теперь ставишь перед собой?
– Большая задача – оставаться честным с самим собой и не путаться в образах. Не путаться в образе, который ты сам на себя примерил, и тем, что происходит в действительности. То есть оставаться адекватным – наверное, самая большая задача. Не только мне, но и вообще. На фоне всего того, что происходит, для человечества сейчас очень важно оставаться адекватным. Мне кажется, что в наше время адекватность уже становится синонимом гениальности, и моя задача – сохранить адекватность по отношению к себе, по отношению к другим и к тому, что вокруг нас происходит. И в реакциях на это тоже.
– Получается?
– Не очень, но я стараюсь, по крайней мере, думать об этом.
Дополнительная информация
На выставке “Портрет чувств” в Нарвской арт-резиденции (Joala 18) также представлены экспозиция Лидии Ханны “Из окраин и теней они движутся к свету” и видеоработа Дианы Тамане “Под небом единым”. Выставка будет открыта до 14 ноября.
Куратор: Лаура Тоотс
